Жизнь за гранью - Страница 11

Неужели это было записано рукой человека, жившего тысячелетия тому, а не родилось у меня в мозгах только сейчас?! Я покинул куб и побрёл, сам не зная куда, ничего не видя и шатаясь как с перепоя.

Повороты судьбы

Очнулся я у озера, не помня, как пришёл к нему и как покинул город. Меня выпустили. Они знали, что я никуда не денусь – невидимая цепь сковала крепче стальных запоров. Мне надо было подумать. Но эмоции боли били через край, думать, в таком состоянии, было равносильно объявлению своих мыслей по общественному вещанию.

Неожиданно ветви растений пришли в движение и из зарослей, делая мне знак тишины, показались близняшки, увлекая меня по дорожке вглубь леса. Я не сопротивлялся, не понимая и не пытаясь понять зачем и куда, шёл за ними, след в след, бездумно, как привязанный. Мы пришли в одну из наиболее старых частей лесного массива, где росли, одно к одному, огромные деревья, увитые лианами, покрытые мхами и лишайниками, кое-где свисающими чуть ли не до самой земли.

Одна из близняшек, которую я про себя называл Яной, разулась и полезла на дерево, знаком приглашая меня сделать тоже самое. Вторая, уничтожила следы нашего пребывания возле дерева, и последовала за нами, также, как и мы, опираясь на толстый ствол лианы и стараясь не потревожить наросты коры. Вверху, в одной из очередных развилок, зияло солидное дупло. Мы обулись и начали спускаться в него по верёвочной лестнице вскоре оказавшись на земле, покрытой древесными остатками. Близняшка провела по ним рукой, открыв узкий лаз, по которому мы и проследовали дальше.

Двигаться приходилось ползком, в полной темноте. Руки мои, то и дело, проваливались в боковые и нижние ответвления, и я буквально касался лбом обуви ползшей впереди девочки, чтобы не потеряться. Несколько раз, Алиса, так я втайне ото всех называл вторую близняшку, которая ползла позади, удерживала меня за ноги и заворачивала в нужном направлении. Метров через двадцать-тридцать, ход начал расширяться и вскоре даже я мог идти в полный рост.

Но облегчение было недолгим. Мы преодолели несколько горизонтальных и вертикальных г- и п-образных ходов и ещё несколько узких туннелей ползком, прежде чем девочки дали мне знак остановиться. Они зажгли ручные фонарики и я смог наконец оглядеться. Мы находились в небольшой полости с тремя ходами.

Я был совсем измотан и думал, что здесь будет привал, но мне протянули фонарик, дали глотнуть воды, и мы двинулись дальше. Я потерял счёт времени, ходам и лазам. Мы протискивались, складывались чуть ли не пополам, опускались на руках по другую сторону проходов, балансировали на узких дорожках и мостиках над обрывами.

А потом я вероятно заснул, потому что очнулся от прикосновения детской ладошки: «Арсуш, вставай! Пора двигаться дальше!» И я снова пошёл, точнее пополз, преодолевая боль стёртых коленок и локтей. В одном из небольших залов девочки потушили фонари и мы нырнули в очередной туннель.

После долгого ползания на животе и коленках, несмотря на боль всего, что только могло болеть, я в полной мере ощутил всё блаженство движения в полный рост. Первую часть пути мы шли вниз, а потом начали резко подниматься. Откуда-то сверху появился призрак рассеянного света, который всё нарастал, и вскоре я смог увидеть перед собой вырубленные в скале старые стёртые ступени, круто ввинчивающейся вверх скользкой лестницы.

Сил уже не осталось. Я лез на чистом упрямстве, поражаясь силе и выносливости девочек. В ушах стоял такой невообразимый гул, что казалось голова сейчас расколется на кусочки. Мы выбрались на неширокую площадку, тут же промокнув до нитки от брызг, разоблачающих секрет шума, к которому голова моя, как оказалось, не имела никакого отношения – над нами был водопад.

Едва уловимое движение детской руки открыло, и закрыло за нами, очередной проход: «А ты молодец, мы и не надеялись, что ты выдержишь. Ещё несколько шагов и мы пришли». Выйдя через круглую дверь торца, лежащей на боку бочки, мы оказались в огромном винном погребе.

Монастырь На Горе

В своей смешной наивности, я думал, что исчерпал все ресурсы организма. Каждый шаг давался неимоверным усилием и болью. Когда у дверей одной из келий мне сказали: «Здесь ты сможешь отдохнуть!» – казалось, что сейчас я упаду замертво и просплю по меньшей мере двое суток. Как же я ошибался!

Дверь открылась, и я не поверил своим глазам: в узком луче света, пробивавшемся через окно-бойницу, стояла измождённая, но улыбающаяся Фруми, обнимая вцепившегося в неё Лёнечку. Мы бросились друг к другу, смеясь и плача одновременно. Сын ухватил меня за шею, прижался ко мне всем тельцем, и всю мою усталость, как рукой сняло.

Услыхав знакомые голоса, я обернулся – у порога толпились дети. Комната никак не могла вместить всех желающих, и мы направились в трапезную. Дети льнули ко мне с такой любовью, что щемило сердце. Это были мои дети, я любил их так же сильно и нежно, как и своего Лёнечку.

В столовой нас встретил высокий сухопарый монах. Неожиданно для меня, он подал руку для пожатия и представился: «Петерс». Огромные столы был почти пусты, десятка полтора монахов и ещё около двух десятков светских.

Когда все расселись, я обнаружил много незнакомых детей. Хотелось побыстрее узнать всё произошедшее, но было непонятно можно ли разговаривать обо всём открыто при незнакомцах. Я повернулся к близняшкам. Девочки понимали меня с полувзгляда: «Кушать! Кушать и спать! Всё остальное завтра, на свежую голову». Петерс одобрительно кивнул головой, и подал знак, стоявшему у стены монаху.